Ничего нового или интересного не ожидал я от случайной командировки в Белоруссию, не думал, что результатом её станет длинная аудиозапись в мобильнике и воспоминания о женщине, настоящего имени которой, так и не узнал.
Поезд Санкт-Петербург-Кишинёв. Вагоны старого образца, при входе в тамбур рассыпан уголь. Проводница торопливо проверила документы, второй проводник, мужчина, заносил в это время ящики, я с трудом протиснулся с сумкой на колесах в коридор.
В купе не убрано: бутылка из-под пива, мятые газеты, журналы с кроссвордами, потрёпанная книга в мягкой обложке.
Моё нижнее место свободно, на втором сидят мужчина и женщина лет сорока.
Поздоровались.
- Деньги платим в ОАО «Российские железные дороги», а услуги получаем молдавские, - озвучила дама мои мысли.
Лёгкой припухлостью век и заострёнными чертами лица она напоминала Джоди Фостер.
- Вечно ты всех критикуешь, - произнес мужчина, - я побежал, не обижайте жену, - поцеловал женщину, выскочил из вагона, помахал рукой перед окном.
Поезд дёрнулся и начал движение.
«Едем вдвоём, - понял я, – ночью наедине с попутчицей не останусь. Придётся попросить у пары, обслуживающей вагон, переместить меня в другое купе».
В коридоре послышались голоса. Мужчина-проводник возник в дверях.
- На верхней полке, поедет этот человек, - распорядился он.
За ним стоял детина с взъерошенными волосами, неряшливо одетый, с громадным рюкзаком. От кого из них несло перегаром, не понял. Мы заплатили немалую сумму за билет в купе, чтобы избежать такого соседства.
- Сээр, - раздался голос соседки, - не соблаговолите ли предъявить билет пассажира, иначе, придётся обратиться к начальнику поезда. Два часа назад я видела в интернете, что верхние места в этом купе свободны, - фразу она произносила медленно и доходчиво для молдаванина.
- Некрасиво говорите, - расстроился проводник, слегка коверкая русские слова, - ай как некрасиво, а ещё из Петербурга, у нас в Молдове так не поступают, некрасиво, - повторил ещё раз, но дверь в купе закрыл и пошёл разыскивать других жертв для соседства с грязным мешочником.
- Как ловко у вас получилось, - восхитился я и подумал, что супруг напрасно за неё беспокоился, - вы действительно видели в интернете, что места не заняты?
- Я Вас умоляю, и смотреть было некогда. Мы с мужем не один раз ездили этим поездом в Витебск к родственникам, выкупая нижние места, и всегда из четырёхместного купе получалось СВ. При российской цене на билеты и молдавском качестве услуг, нет желающих ехать на верхних полках, а плацкартные вагоны забиты до отказа.
«Витебск, - соображал я, – в пять утра. Придётся выбирать между ней и мешочниками, которых распределили проводники по другим купе».
Решил остаться на своём месте, надеясь, что ничего экстраординарного в предстоящую ночь не произойдёт. Я не женоненавистник, отнюдь. Но мой друг не устоял однажды, оказавшись в поезде наедине с привлекательной женщиной, и она преследовала его, женатого человека, несколько лет. Да, я не святой, но предпочитаю не совершать необдуманных поступков. Однако, попутчица начинала меня интересовать.
Она принялась складывать в полиэтиленовый пакет разбросанные газеты, журналы, бутылку. Я взял лежащую рядом книгу, чтобы отправить в мусор, но прочёл название: «Лолита» и отложил в сторону.
- Как вы к ней относитесь? – поинтересовался и тут же пожалел, ибо по лицу понял, что сейчас услышу мораль про смакование душевных мук педофила или распущенность ребёнка.
Женщина выставила пакет с мусором в коридор, намекая работникам вагона, что это они должны его убрать.
- А, Вы поклонник романа?
- Нахожу его интересным.
- Наверное, какие-то черты Гумберта присутствуют в каждом мужчине? Иначе, книга не имела бы такой успех, - улыбаясь, глядя мне в глаза, произнесла она.
- Дело не в Гумберте, - меня задело сравнение, - я семейный человек, наклонностей главного героя в себе не наблюдал, но каков язык, слог романа? Книга о любви, действительно, доходящей до безумия…
- О любви немолодого господина, заметьте. Девочка, только, поиграла в новую игру.
Мне не понравилось начало беседы: ехать ночь в поезде, возбуждая себя разговорами о сильных чувствах, глупо. Женщина вышла из купе и вернулась в лёгком спортивном костюме. В этом временном промежутке я включил диктофон на мобильнике. Он должен был стать моим «алиби». Скандалы в доме друга не стёрлись ещё из памяти, как и тревога из-за пустяковой поездки потерять семью.
- Вы помните, как звали первую любовь Гумберта? – продолжила случайная попутчица.
- Аннабелла, кажется, - лениво ответил я, надеясь свернуть с этой темы.
- А фамилия?
- Не помню.
- Ли. Я встретилась с этим именем у Эдгара По. Вы говорите по-английски?
- Не так много приходится говорить, как просматривать статьи по специальности в иностранных журналах, а, иногда, и печататься там.
- Тогдапослушайте:
«It was many and many a year ago,
In a kingdom by the sea,
That a maiden there lived whom you may know
By the name of Annabel Lee;
And this maiden she lived with no other thought
That to love and be loved by me.
She was a child and I was a child,
In this kingdom by the sea…»,
Красота стихотворения подвигла меня к попытке перевести его. Изящества слога достичь не удалось. Вот, как получилось:
«Это было давным-давно, тогда
В королевстве у края земли
Девочка, лучшая в мире, жила
По имени Аннабель Ли,
Мы любили друг друга, я и она,
Как любить только мы могли,
А были мы оба ещё детьми
В королевстве у синей воды…».
Далее рассказывается о смерти девочки, и о том, что, став мужчиной, мальчик не может её забыть. Я вспомнила не часто повторяющееся имя Аннабелла, совпадение фамилий, и догадалась, что, именно, это стихотворение дало толчок фантазии гениального автора «Лолиты».
«Ну, что ж, поговорим о стихах», - сказал я себе.
Женщина же открыла помятую книгу, (почему я её не выбросил?) и принялась читать.
- Лолита, свет моей жизни, огонь моих чресел, - помолчала, полистала и продолжила, - а предшественницы-то у неё были? Как же – были…, Аннабелла и фамилия - Ли.
- Похоже, действительно Набоков позаимствовал идею у «безумного Эдгара», - тут мне показалось, что, хорошо бы, всё-таки, перевести наш разговор в «другое русло», но, снова, не успел этого сделать.
- Роман написан так, - продолжила попутчица, - что сочувствие читателя достаётся герою. А каково остаться ребёнку без защиты и поддержки?
- Наверное, такую историю лучше бы описали Шарлотта Бронте или Джейн Остин, - возразил я, - когда был мальчишкой, мама заставляла меня читать «Джен Эйр». Какая же это унылая книга!
- Да, не «Остров сокровищ», - она засмеялась, - не знаю, изменило бы чтение женских историй что-нибудь в мужчинах, подобных Гумберту…
- Вы так говорите, будто «Лолита» не вымысел. Оставим переживания, перед Вами блестяще написанный роман, - я считал, что дискуссия закончена.
- Признаюсь, мне довелось в детстве пережить сильную привязанность к постороннему взрослому мужчине, и его – ко мне. Именно, поэтому имею особое отношение, даже, к самому имени: «Лолита».
Я вздрогнул. Существует ещё один вариант произведения Набокова, и он не вымысел? В таком случае, это купе не место для подобных откровений. Не попроситься ли мне в другой отсек к мешочнику?
- Это личная история, и Вам, наверное, не хочется о ней вспоминать? – произнёс я, надеясь задержаться на своём месте.
- Не думаете ли Вы, что женщина, подобная мне, может делиться сексуальным опытом с соседом по купе?
- Нет, не думаю, - ответил я, хотя полагал, что, именно, это она и собирается делать, - но вы же сами сказали про «привязанность».
- Мужчины всё понимают по-своему.
- В таком случае, просветите, если чего-то не понял. Разрешите представиться - Виктор.
Женщина помолчала.
- Для Вас, поклонника романа, для этой поездки, и для моей истории может быть только два имени: Аннабель или Лолита. Авторы убили обеих, пусть я буду не погибшая Аннабель, потому что - не Лолита.
- Согласен, - ответил я и проверил, на всякий случай, работает ли диктофон.
Далее привожу копию записи, ничего не придумано мной.
«Родиться мне довелось в том же городе, что и господину Набокову, правда, не в дворянской семье.
- Сиротка, её папу взял Бог, - объясняла бабушка женщине, пока нас грозили раздавить в очереди за мясом или сыром, и торсы на уровне лица вдавливались в меня выпуклыми частями. Бабушка цепко держала мою руку, лишь бы не потерять, как кошелёк с деньгами или дорогостоящую собачку на поводке: объект, который не воспринимает произнесённые слова.
Межу моими пятью и её семидесяти пятью была огромная дистанция. Мне казалось, будто старушка жила так давно, что ничего уже не помнила и не понимала. Ситцевый голубой платочек с черным рисунком или пуховый серый, по сезону, прикрывали белые волосы, сдвигались на пергаментный лоб в пигментных пятнах. Большие бесцветные глаза в глубоких чёрных глазницах смотрели мимо людей, фокусируясь на точке, которая молодым, пока, не видна. Бабушка ещё здесь, но готовится уйти туда, куда отправилась безвозвратно большая частью её родственников: муж, два сына, дочь, зять. От прошедшей жизни оставались горечь и безмерная усталость.
Немощь – вот самое подходящее для неё слово.
Она не годилась для ухода за детьми. Меня определили в детский садик, но инфекции, типа кори или краснухи, принуждали коротать время дома под скорбные мысли старушки, произносимые вслух, подкреплённые устойчивым запахом валерьяновых капель. В горестной полудрёме она ожидала следующего страшного события.
Не слишком весёлая компания.
Неинтересно было и с мамой, строгой, неразговорчивой, озабоченной тем, как нам прокормиться, одеться и не замёрзнуть.
В коммунальной квартире холодно, на обшарпанной лестнице сыро, на дворе кошки, существа, беседы с которыми были увлекательны. Откормленные хозяйские имели имена, а бездомные получили мои прозвища. Среди домашних экземпляров выделялся красавец серого цвета, густоте шерсти которого позавидовала бы нестриженная овца. Он проходил по двору не торопясь, с достоинством. Такую «роскошь» никому не позволила бы обидеть хозяйка, одинокая женщина с пышными рыжими волосами, белыми у корней.
- Бааарсик, Баааарсик, иди скорее домой покушать, сыночек мой, - пронзительным голосом кричала она.
Я посмеивалась над «избалованным» Барсиком, не предполагая, какая серьёзная роль отведена ему в моей жизни.
Серый день в безмолвной квартире тянулся в ожидании возвращения с работы взрослых. Стена нашей комнатки прилегала к прихожей.
Каждый человек появлялся с собственной какофонией в застоявшейся тишине жилища. Если не сразу получалось попасть в замочную скважину нетвердой рукой, значит вернулась старушка-учительница, она шлёпала по коридору мелкими шашками на подагрических ножках, вслед за ней возникала её дочь, профессор истории, она рассеянно возилась с ключами, небрежно хлопала дверью, несла своё полное тело, царапая стены замком толстого портфеля. Позднее входила интересная, по мнению многих, женщина с гордым профилем, медленно брела, как будто не хотела идти, чиркала спичкой, закуривая. Вбегала мама с бутылкой молока и других продуктов.
Наконец, дверь распахивалась, сотрясая квартиру, гремели шаги, волновался пол, отзывались стены, громкий голос непонятно к кому обращался, может быть ко мне, и я вылетала из комнаты от дремлющей бабушки, от занятой мамы, от книжек-раскрасок и от игрушек, разбросанных по комнате, которые каждый день обещала аккуратно сложить.
Вернулся с работы сосед Варлам. Окружающие люди подсмеивались над нашей дружбой, а мы не рассказывали, как нам хорошо вдвоём. Когда я только начинала исследовать предметы, ступая неустойчивыми ногами по паркету, упиралась в тёмные брюки. Хозяин их наклонялся или садился на корточки, протягивал громадную ладонь, волосатую с тыльной стороны, и говорил весело:
- Здравствуй, Аннабель Николаевна.
Мне объяснили: нужно класть руку в его «лапу», говорить «здрасьте», что я и делала, проверяя, не осталась ли один на один с опасным человеком.
Мама учила:
- Дядя Варлам.
Труднопроизносимое имя для человека, у которого не выговариваются ни «р», ни «л». Пока тренировалась, слово «дядя» «выпало». Так он и остался для меня просто Варламом.
- Разве так друзья здороваются? - спрашивал Варлам, будто мы были ровесниками, - рукопожатие должно быть крепким.
Я быстро привыкла к нему. В нашем уважении друг к другу, мы были равны: маленькая девочка с «льняными» кудряшками и крупный человек с мохнатыми конечностями.
Друзьям не нужно придумывать темы для разговора. У меня шатался зуб, а у него один вырвали и было не больно, из окна комнаты я видела, как во дворе поссорились кошки: бандит Черныш нападал на Мурку, когда пойдём гулять, нужно их помирить, во взрослой маминой книге (анатомии) я нашла фотографию разрезанного человека, ему было больно, когда его резали, нельзя этого делать, никогда нельзя резать человека, мы с другом против этого!
Разговор начинался в кухне, пока сосед грел обед. Затем я шла рядом с ним по коридору, потому что новости ещё не закончились, или ехала на его плечах, нагибалась, а он приседал, когда входили в дверь. Его жена Екатерина, та самая интересная дама с запоминающимся профилем, нехотя наливала в тарелки суп. Я, на колене её мужа, за обеденным столом соседей, продолжала делиться впечатлениями. Женщина не произносила ни слова, он спрашивал меня шёпотом, считаю ли её красивой. Я отвечала «да», чтобы не огорчать друга, наши представления о красоте не совпадали.
Мама стучала в дверь:
- Аннабель вам не мешает?
Получив «нет», продолжала, - девочка не ела целый день, может быть, покормите её, Варлам Герасимович?
Это вносило диссонанс в отношения приятелей, невозможно представить, чтобы один из нас кормил другого, мама этого не понимала.
Чтобы не разочаровать друга, я ела, давясь, его национальное блюдо - борщ с салом и армейское блюдо - макароны по-флотски.
Эти кушанья он готовил сам, слегка подшучивая над учительницей, беспомощной в бытовых вопросах, немного ухаживая за мамой, заводя разговор, в котором участвовали все. Профессорша и его жена появлялась на кухне редко.
Мама не любила Варлама. По действовавшим законам третью комнату в квартире, должны были предоставить профессорше, они с матерью жили в четырнадцатиметровой, тогда в кладовке, примыкающей к этой комнате, можно было бы установить ванную. Единственная раковина в нашей коммуналке использовалась жильцами и для мытья посуды, и для чистки зубов. Незадолго до моего рождения появился Варлам с ордером на эту жилплощадь и «захватил», по выражению мамы, кладовку. Я принимала её слова к сведению, но они не могли повлиять на отношение к другу.
Он попросил испечь блины.
- Мне немного помогли, - объяснила я, запачканная в муке и масле. Он сказал, что ничего вкуснее не пробовал.
Однажды, мы играли в прятки, меня скрывали соседи квартиры, которых удалось вовлечь в игру, даже, профессорша. Но куда мог деться человек, почти, двухметрового роста?
Я отыскала его под громадной двуспальной кроватью, накрытой красивым покрывалом до пола. Вылезти оттуда Варлам не смог, случился приступ радикулита.
- Старый дурак, - брезгливо сказала жена про человека сорока пяти лет. Она была немного моложе.
Когда мужчины из соседних квартир отодвинули кровать и достали обездвиженного друга, у него получалось лежать и стоять, но не наклоняться. Я поднимала для него с пола предметы, завязывала шнурки на ботинках и горда была тем, что без меня ему не обойтись.
- Как ты думаешь, Аннабель Николаевна, не взять ли нам с тётей Катей ребёнка из детского дома? – спросил сосед.
- Пойдём вместе выбирать, - новая игра обещала быть интересной, участие его супруги мной не подразумевалось, - ты мальчика хочешь или девочку?
- Только мальчика, - ответил он, задумчиво глядя на меня.
Думаю, ему не удалось бы найти девочку, к которой привязался бы так, как к Аннабель Николаевне.
Несмотря на незначительный возраст, я усомнилась в том, что царственная тётя Катя снизойдёт до дружбы с маленьким человеком.
Так оно и оказалось.
В детском саду у меня обнаружился талант стоять на руках, прогибаться, как индийская танцовщица в цирке, я показала трюки другу.
Варлам принёс из библиотеки книги по цирковому искусству, мы приступили к разучиванию настоящих акробатических номеров, и демонстрировали их в нашей большой кухне. Зрителями становились соседи и друзья Варлама. Екатерина, полная достоинства, уверенная в своей красоте, важно принимала гостей, подсмеиваясь над мужем и многозначительно переглядываясь с некоторыми мужчинами. Удивительно, но, будучи маленькой, я замечала это, как и то, что хмурилось лицо моего друга.
Иногда, сидя в своей комнате на персональном тяжёлом стуле-кресле с подлокотниками, Варлам говорил:
- Поцелуй меня, Аннабель Николаевна.
Я, как турист возле атлантов при входе в Эрмитаж с Миллионной улицы, начинала осмотр с голеней. Потрогав громадные тапочки на босу ногу, ступала маленькими ножками и подтягивалась к коленям, он мне помогал, потом дотрагивалась губами до чуть царапающейся щёки.
Жена, посмотрев на наши нежности, разворачивалась и выходила на кухню курить.
Впоследствии мне сказали, что у Екатерины были проблемы с женским здоровьем. Думаю, огорчало её не собственное бесплодие, а то, что детей любил муж, и она терпела меня в качестве необременительной замены их настоящего ребёнка.
- Не купите ли, вы, ёлку для девочки? - в канун новогодних праздников мама задала вопрос Варламу так, будто речь шла о посторонней девочке, а не обо мне, стоявшей рядом, - вчера привезли целую шаланду, мужчины влезли на неё и всё разобрали, когда до меня дошла очередь, остались палки, я дам денег.
- Мы вместе купим, - ответил друг, - пойдём завтра перед работой, ёлки подвозят к рынку утром, как ты на это смотришь, Аннабель Николаевна?
- Сама куплю ёлку, - сказала я маме.
Чёрным декабрьским утром, когда другие дети нежились в постели, замотанная и закутанная, бог знает, во что, широким шагом Аннабель Николаевна отправилась с другом «доставать» ёлку. Пока ждали приезда машины с зелёным грузом, придумали новую игру.
Животные, одетые в любой мех, завораживали меня. Бездомным бедолагам выносила во двор еду, а с домашними, вроде сыночка-Барсика, вела беседы. У маминых друзей в игрушечном домике-теремке жила огромная белая крыса с красными глазами и розовым хвостом, её звали «Мышка Лена», с ней я тоже подружилась, гладила по спине и не понимала, почему мама при этом взвизгивает.
Новая игра обещала быть – «из ряда вон», Варлам предложил завести собаку для охоты.
Мы искали щенка на собачьих выставках, ездили к заводчикам осматривать пометы. Мне нравились все собачьи дети, Варламу - ни один. Проблема денег и высокой цены породистой собаки ещё не коснулась детской головы.
Однажды, шагая вдоль Невы после очередных «смотрин», я пыталась убедить друга, что виденный нами щенок был лучшим, и, взмахнув рукой, нечаянно уронила пуховую варежку за парапет на тонкий лёд. Мы испугались сильно, такие рукавички - дефицит, их привезли знакомые из Оренбурга.
- Попадёт же нам от мамы, - сказал Варлам.
Домой пришли тихие, пробрались в конец коридора, в кладовку. Друг нашёл там что-то вроде удочки, приладил к ней подходящий крючок, с этим и вернулись к Неве. Вокруг нас, собрались люди, заинтригованные новым видом зимней рыбалки, некоторые считали труды напрасными, другие помогали советом. Варежка попалась на крючок.
Щенок пойнтера, девочка, месяцев четырёх от роду, появился без моего участия, её привёл Варлам. Хозяева щенка разводились и отдали его, почти, бесплатно.
- Не такой же он дурак, чтобы платить, - сказала мама.
Эти слова ничего не значили по сравнению с тем, что в нашей квартире будет жить живая собака.
Из троих друзей, я имею ввиду и Молли, в эту кличку трансформировалось сложное аристократическое имя питомицы, собачка оказалась самой нежной. Распри бывших владельцев зацепили психику животного, если кто-то повышал голос, она вскакивала, пытаясь защищать то меня, то Варлама, лаяла, призывая прекратить ссору, прыгала, скулила. Во время одной из первых прогулок Молли сорвалась с поводка, оказалась на проезжей части среди мчавшихся машин, Варлам чудом спас её. С тех пор при звуке работающего мотора, она начинала дрожать.
Ей постелили коврик в коридоре. Я садилась рядом, обнимала за шею, просила не волноваться, передавая безмятежное спокойствие и тепло, умные глаза отвечали любовью и пониманием. На собачьих выставках Молли получала медали, а на охоте мои друзья удивили всех. Варлам сделал два выстрела, но вышел из болота, обвешенный дикой птицей. Молли успевала раньше других собак забрать добычу, которую подстрелили их хозяева.
Возвращаясь с охоты, Варлам закурил в тамбуре поезда, прозвучал сильный гудок, собака испугалась и выскочила на перрон, поезд начал набирать ход, хозяин бросился за ней и ударился об столб. Его привели в чувство, Молли стояла рядом.
- Чуть жизни не лишился из-за собаки, - сказала проводник.
В волнительный день первого сентября мама отвела меня в школу, в первый и единственный раз. Её предприятие начинало работу в восемь утра. Дом, где мы жили и здание школы разделял широкий проспект с проезжей частью, светофоров не было. Бабушка трудно вставала по утрам. Провожать меня взялся Варлам, он трудился неподалёку. Я обычно несла мешочек со сменной обувью и спортивным костюмом, а он – мой портфель.
Однажды, мы так увлеклись обсуждением какой-то игры, что он ушёл с портфелем, а я опомнилась, когда вошла в класс.
Прозвенел звонок, дети уселись за парты. В безыскусной голове я комбинировала слова, чтобы объяснить, почему пришла без портфеля, вдруг раздался знакомый стук. Дверь распахнулась, ударившись о косяк и задрожала, на пороге стоял Варлам.
- Извините, - произнёс высокий мужчина с плечами в ширину двери, смущённо улыбаясь, - забыл Аннабель Николаевне портфель отдать.
Дети повернулись в мою сторону, удивлённые столь уважительному обращению.
- Аннабель Николаевна рассказывала, что у неё красивая учительница, и я вижу, как она была права, - закончил комплиментом Варлам громкое появление.
Ничего подобного я ему не говорила.
- Это друг твоей мамы? – подняла брови «училка», жена подполковника, любившая во время урока рассматривать журналы мод.
- Нет, мой.
Существовала ещё одна проблема у работающих родителей: ребёнка из школы нужно забрать.
Рассеянная бабушка выпадала из времени. Час или полтора иной раз я томилась в школьной раздевалке, ожидая её.
Наконец, решила пойти домой самостоятельно. Дойдя до страшного перекрёстка, подождала, пока транспорта не окажется поблизости, и, зажмурив от страха глаза, бросилась бежать через дорогу, споткнулась о поребрик, упала на тротуар.
Секунды думала, что троллейбус переедет меня, потом сообразила, как рассердится мама, если это случиться. Подняла голову, ко мне спешила моя старушка.
Я пожаловалась маме, и та решила научить дочь переходить дорогу самостоятельно, чем мы и занимались в субботу и воскресение. Теперь из школы я возвращалась одна.
Но только ли транспорт - угроза ребёнку в большом городе? Мама, будто бы, ни о чём не догадывалась.
Проходя по улице, я замечала, как глаза людей останавливались на мне, и слышала, приблизительно, такие фразы:
- Смотри, какая хорошенькая девочка.
Эти взгляды я научилась отличать от других, опасных. На пятом этаже нашего дома жили двое мужчин: отец и сын. Коренастые, невысокие в тёмно-зелёных робах работников ЖЭКа и в плоских широких кепках, они напоминали два гриба: один – в полном соку, а другой - немного подсохший. Эти два человека отличались от остальных людей, но этот секрет был известен мне одной, взрослые ни о чём не догадывались, и я не знала, как им объяснить. Подсохшего сантехника назову Ге Старший, а его сына - Ге Младший, «Ге» - от слова гриб, или Гумберт, или от другого слова, начинающегося на эту букву.
Они смотрели на меня, как больные, неведомой болезнью или преступники, намеревающиеся совершить непонятно что.
Вернуться домой из школы означало не только преодолеть проспект с транспортом, но и два пролёта лестницы, дозвониться до бабушки и не встретить двух страшилищ: Ге Старшего и Ге Младшего.
Лет в девять, постояв во дворе, поёжившись от холода, посмотрев вокруг, и не увидев никого, кроме нескольких кошек, мирно греющихся около люка, из которого шел пар, я решила, что можно входить в парадную, поднялась на несколько ступенек, навстречу из-за поворота показался Ге Младший, на плече он нёс унитаз. Следовало повернуться и убежать, но стеснение не позволило это сделать. Он прошёл мимо.
Я вздрогнула, когда фарфоровая ноша лязгнула о гранитные ступени, секунда, и одна рука обхватила меня, больно придавив, недавно появившиеся припухлости на груди, а другая закрыла рот, от неё воняло какой-то смазкой или техническим маслом, его живот упёрся в мой ранец, приобретённый мамой взамен портфеля и набитый тетрадками и книжками.
Не так просто убить здоровую девочку, а я считала, что меня хотят убить, и билась за свою жизнь, лягалась, царапалась, кусала пальцы, зажимающие рот, пыталась выскользнуть из рук. Убийца хотел меня раздеть, но ранец, надетый поверх зимнего пальто, мешал, а к тёплым рейтузам, постоянно сползающим с худого тельца, мама пришила лямки, которые держали их за плечи крест-накрест. Страшный человек сопел, стонал, короче, вёл себя как сумасшедший.
Не так просто, но и не так сложно взрослому мужчине одолеть ребёнка.
Вдруг заскрипела входная дверь. В каком возбуждённом состоянии не находился бы мой мучитель, реакция была мгновенной, хватка ослабла, и он бросился наверх по лестнице.
Дрожа от страха, поправляя съехавшие рейтузы, застёгивая пуговицы пальто, не считая оторвавшихся, я обернулась. В углу лестничной площадки стоял унитаз, единственный свидетель преступления, одной стороной «постамента» упираясь в стену, другой в пол, открыв от удивления сантехнический рот. Дверь скрипела, но входящего человека не было видно. Какие ещё ужасы ждут меня? Может быть, Ге Старший прячется за дверью? Что они придумали сделать со мной вдвоём? Нет! Я увидела толстую лапу, а за ней Барсика, пытающегося толкнуть головой тяжёлую дверь.
Наверное, друзья кошки, собравшиеся около люка, послали самого сильного из них для моего спасения.
Дома оказалось, что рейтузы, колготки и трусы на мне совершенно мокрые. Я даже не заметила, как это случилось во время драки.
- Это что ты сотворила, в девять лет? – удивилась бабушка.
И тут я заплакала, топала ногами, кричала, что звонила полчаса, а она не открывала дверь, поэтому не сдержалась. Вечером эту же версию изложила маме. Опыт общения в семье научил меня избегать искренности, чтобы не сделать себе хуже. Постеснялась пожаловаться и Варламу, которого считала не защитником, а приятелем.
Весь вечер я просидела с Молли на коврике. Собака была слишком нервная и нежная, чтобы успокоить, но годилась для того, чтобы ей пожаловаться и поплакать. В этот вечер я потеряла уверенность в себе, жизнь ребёнка в городе оказалась защищенной не более, чем собачья среди пролетающих машин.
Бабушка переехала от нас к себе домой. Мама попросила Варлама прибить внизу дверного наличника колышек, на который я могла бы встать и, держась за ручку двери, дотянуться до замочной скважины, чтобы вставить ключ. С этого дня Аннабель надлежало приступить к самостоятельной жизни.
Потрясением от произошедшего поделилась с двумя подружками. Одна из них и объяснила нам, несведущим, чего хотел страшилище Ге Младший. Благодаря спасителю-Барсику, мне не довелось испытать на себе «огонь чресел» маньяка.
Прошло несколько дней после страшного события, мы с другом занимались оформлением «пригласительных билетов» на концерты в кухне, он сказал:
- Поцелуй меня, Аннабель Николаевна.
Я дёрнулась, растерялась, застыла, не в силах сдвинуться с места.
- Она повзрослела, Варлам, неужели ты не видишь? – капризным голосом произнесла царица комнаты. В уме, выдержке и наблюдательности ей нельзя было отказать.
Да, иногда, маленькому человеку, чтобы повзрослеть, требуется один день.
- Мне нужно к маме, - ответила я и убежала.
Больше сосед не просил целовать его, правда это случилось, но только один раз, об этом позднее.
Мы увлеклись шахматами, играли каждый вечер. Варламу не доставало фантазии, чтобы вести партию, но было удивительное провиденье стратегии противника. Я тоже предпочитаю игру чёрными, люблю просчитывать ходы противника и отвечать на его выпады, как в случае с проводником.
Помимо двух чудовищ с пятого этажа, существовало ещё одно. Появлялось оно в нашей квартире под видом учёного, доктора наук из Москвы, двоюродного брата нашей профессорши. Все в её семье были учёными, учителями, преподавателями.
Учёная дама с братом проводили день в разговорах и спорах. Её мать на это время исчезала из квартиры. Профессорша ставила на плиту чайник и забывала о нём, потому что никогда этого не делала прежде, разогревала еду с таким же успехом. Пахло горелым. Умные разговоры переносились в кухню, чтобы сохранить какую-то часть обеда.
Он говорил с соседкой, а смотрел на меня! Масляные глаза, сальные губы, приторная улыбка на фоне споров о Макиавелли, о старых рукописях итальянских нотариусов, о капелле Медичи во Флоренции, где оба бывали неоднократно, несмотря на закрытость СССР. Этот человек не был красивым, как Гумберт, лысые люди казались мне ущербными, вроде инвалидов без руки или ноги. Хотел ли он мне что-то передать этим взглядом или же, просто, не мог сдержать чувства, не знаю.
Через много лет, прогуливаясь с мужем вдоль стены Псково-Печёрского монастыря, я заметила вдали мальчика лет восемнадцати, одетого, как инок. Он что-то мастерил, сидя на камне, поднял голову, посмотрел в нашу сторону и снова принялся за работу.
«Что почувствует юноша, решивший посвятить себя богу, когда рядом с собой увидит меня, молодую, в красивых сапожках, в мини юбке, открытой блузе под пиджаком? Догадаюсь об этом по его глазам, когда пройду мимо», – подумала я, но ошиблась. Молодой человек не поднял глаз.
Почему не делал так образованный, уважаемый в научном мире родственник соседки при виде ребенка? Не может быть, чтобы он не осознавал свою слабость.
Мне было шестнадцать, когда Варламу и его жене предоставили отдельную квартиру.
- Надо же, какой прохиндей, - сказала мама, - как ему это удалось?
«Прохиндея» обеспечил жильём ВУЗ, в котором он проработал всю жизнь, занимаясь починкой приборов для лабораторий и учебных классов. В начале перестройки он приносил из института аппаратуру, производил над ней какие-то действия, потом отдавал людям, появлявшимся в нашей квартире, наверное, продавал. Применил ли он хитрость для получения отдельного жилья, использовал ли знакомства, которых было множество, или дал кому-то взятку, мне осталось неизвестным.
Варлам с Екатериной уехали. Соседкам выдали, наконец, ордер на вторую комнату.
Освободившуюся кладовку они и мама превратили в ванную.
Созванивались мы с Варламом часто, но навестила я друга года через три. Он потяжелел, появились залысины. Изменилась и обстановка в семье.
Царица, не комнаты, а квартиры, вдруг стала нежна с собакой. Молли всегда заслуживала любви, и это было очевидно с первого дня появления её в квартире.
Теперь Екатерина варила борщ и всячески заботилась о Варламе, а он больше не замечал красоты супруги. По мне, красоты не было вовсе, только чувство превосходства, обидное для окружающих.
Прошло ещё несколько лет, я вышла замуж. Этому предшествовали ничем не закончившиеся романы, потому что вздрагивала, когда до меня дотрагиваются. Решила провести эксперимент: позволила поцеловать себя слабому, безвольному, безнадежно влюбленному, парню. Думала, что, если ударю его, это сойдёт мне с рук. На своих губах ощутила мягкий рот, такой же, как его хозяин. Поцелуй мне не понравился, но тень Ге Младшего, сковывающая мои эмоции, желания, поступки, растворилась.
К этому времени злодей уже несколько лет сидел в тюрьме. Слышала, что таких, как он, там убивают, очень на это надеюсь.
Когда нам с мужем предложили недорого выкупить отдельную квартиру умершего родственника, мы продали комнату супруга, взяли деньги в кредит, не хватило.
- Попрошу у Варлама, - сказала я маме, - у него всегда был прочный запас.
- Не смеши меня, не родился ещё человек, которому бы дал в долг этот мужчина, - ответила мама.
Я не послушалась. Варлам дал деньги. «Такой» человек родился и им была я, возможно, в единственном числе. Постаревшая Екатерина повела бровями, но промолчала. Мы купили квартиру, начали возвращать долги, к Варламу я поехала без мужа, умерла Молли, горе касалось только нас двоих. Сидели за столом и вспоминали о третьем нашем товарище, как о человеке.
У Екатерины в глазах стояли слезы, но собаки больше не было. Она готова была любить человека, с которым прожила жизнь, но ему это уже не требовалось. Сидел, опустив голову, держал мою руку в своих.
Через некоторое время мне позвонили, Варлам попал в больницу с подозрением на инфаркт, я помчалась туда с фруктами и соком, наклонилась над кроватью поцеловать его после перерыва во много лет, он прижал меня к себе и не хотел отпускать.
- Зачем ты работаешь? – спросила я строго, как старшая, - сиди дома, береги сердце, давай купим собаку.
- Без работы не могу, я тут афишу видел, Аннабель Николаевна: «Деревья умирают стоя».
Его не стало через несколько месяцев, случился инсульт на остановке, где ждал трамвая, чтобы ехать в свой институт ремонтировать приборы. Умер стоя.
Супруга попросила кого-то известить Аннабель. Спасибо ей за это.
- Интересно, если меня не станет, будешь так же плакать? – спросила мама, потому что позвонили с сообщением в коммуналку, где мы с другом жили когда-то, куда вместе с мужем приехали навестить мать.
- Не понимаю, почему ты так расстраиваешься, - спросил супруг, - конечно, Варлам Герасимович - хороший человек, но не отец же он. Сосед по квартире.
Это говорил человек, выросший с обоими родителями, бабушкой и бабушкиной сестрой, сполна получивший внимание от всех родственников.
Что я ответила ему?
- Я любила его, - а, когда мама вышла из комнаты, добавила, - как никого в детстве, понимаешь? Никого.
Когда читала роман, думала, что Гумберт мог бы стать Варламом, а превратился в страшилище «Ге». Впрочем, опиши автор первый вариант, немного нашлось бы у него читателей и почитателей».
Соседка замолчала.
- Да, это совершенно другая история, - тихо согласился я и подумал:
«Надо бы больше внимания уделять дочери, что чувствует она, когда глядит на родителей исподлобья, обнимая единственное своё сокровище: рыжего, бестолкового кота, который, если и садиться лапами в свой «лоток», гадит обязательно мимо? Я бы выкинул его, но дочь… Побеспокоилась ли жена, чтобы она не оставалась без присмотра?»
Мы поговорили ещё. Я выключил диктофон и заснул.
Ранним утром проводник разбудил нас, ещё раз упрекнув в том, как плохо отнеслись к нему питерцы. Женщина ничего не ответила, переоделась, собралась. Я помог вывезти чемодан, поставив его на утреннюю платформу города Шагала.
- До свидания, Виктор, - произнесла она.
- До свидания, Аннабель, - и добавил неожиданно для себя, словно, её друг Варлам, - Николаевна.
